Начало.

Искривление тонких губ, неторопливый и неспешный шаг. Мутная вода, казалось бы, потеряла свою самую суть под натиском серебряного блеска луны. Ночь кажется волшебной, но в целом, она не отличается от предыдущих, напротив, она похожа, она повторяет, но это не мешает ей оказывать дурманящее действие на разум тех, кто ступает сейчас по земле. Запахи смешиваются, сплетаются воедино, создают иллюзию многогранности и разнообразия, какие глупости, какой абсурд. К слову, волк, что шел по берегу пруда, не смотрел ни вверх, ни по сторонам, он хватал воздух открытой пастью, жмурился недовольно; кажется, но ему единственному была не по нраву эта ночь. Почему?
Он боялся её, он сжимался внутри своей бренной оболочки в комок, поджимал лапы и стискивал челюсти, не выпуская немой, безмолвный крик. Слишком тихо было это время суток сейчас, летом, слишком внезапными и громкими, оглушающими казались шорохи. А вдруг это те, те самые твари следуют за ним, идут по его следам, опускают треугольные головы, ступают пятипалыми лапами? Он боялся их, как боятся живые существа неизведанного и таинственного, он страдал, а оттого, собственно, злился. Да, волк этот, худой и несколько всклокоченный на вид, был раздражен, он готов был сорваться с невидимой цепи и вылить тот негатив, что так бережно копил и хранил, на любого встречного. Улыбнуться ему едко, сказать пару острых фраз, потом тонко обсмеять и исчезнуть во тьме, приговоренный к последующим страданиям.
Раздраженно махнув хвостом, зверь остановился у самой кромки мутной воды, коснулся её поверхности носом и отпрянул, словно увидел не своё ломаное изображение, не своё кривое и карикатурное отражение, а нечто более страшное; быть может, те самые серые пределы, что на секунду другую отразили в стоячей воде этого пруда, быть может, ему показалось, что пятипалые лапы утянут его на дно, зароют в ил, сделают из него рыбьего раба?
Кто знает, кто знает, какие мысли разрезают волны океана безумия.

Выдыхай.
Они не смогут дотянуться, слышишь?
Он повернул голову в её сторону, жадно ухватил нить запаха. Да, знакома. Её общество, впрочем, его нисколько не обрадовало, но, с другой стороны, при ней треугольные головы не захотят жрать его живьем; нет, они дождутся его полной смерти. А она - альфа, а она - вожак, она не допустит этого. Во всяком случае, он на это надеялся, надеялся где-то в глубине своей затхлой и усталой душонки. Поморщился, скривил губы, очерченные черным. Надобно что-то сказать, всколыхнуть этот пряный ночной воздух, отдать дань вежливости. Не хочется. А потому он молча стоял, смотрел, улыбался. Глянул бы в своё отражение - испугался бы, верно?
Выдох.
- Доброй... Ночи, - осекся резко, думая о том, что вот оно - лицемерие. Не хотелось ему желать этого, но язык - враг его, сам повернулся, сами слова вылетели. Это и есть беспокойное безумие, помнишь? Скользкими пальцами по взлохмаченной гриве, послюнявь. Ветра нет, умер, испустил дух на задворках лета. Неприятно-неприятно, гнилью пахнет.
Он повернулся в противоположную от волчицы сторону, сделал пару шагов, замер вновь. Ему надоело. Он устал. Его мучил голод, который не утолить чужой плотью.
Сел.
Обернулся.
- Скуча-аешь ты, ска-ажи? - напевно протянул, вновь улыбаясь. Наверное, жутко выглядел он, худой в лунном свете, с непонятной, острой кинжальной улыбкой и серыми, стальными глазами, что отражали старательно темную фигуру Менолли, ловили и топили её силуэт в темных омутах зрачков. Это в лучших традициях жанра, родная. Поток мыслей и ассоциаций, демоны в душе давно уже развели костер.
Он вопросительно наклонил голову, внезапно став похожим больше на волчонка, чем на взрослого зверя. Обманчиво, иллюзорно. Так нелепо. Так слепо.